Сошедшие с небес
Уилсон – это фантастический свет, геометрически выверенное пространство, каллиграфические жесты, за аскезой которых – как в театре но – ядерная энергия. Барочное величие оратории, основанной на жизни и страстях Иисуса Христа, пришлось стилю американского режиссёра впору.
В Википедии можно наткнуться на рассказ о том, как в дни сочинения «Мессии» слуга часто заставал Генделя тихо плачущим за столом, «настолько композитора очаровывала красота музыки, выходящей из-под его пера». То ли байка, то ли быль; интернет, известно, слухами полнится, но в это преданье верится без труда.
По-голливудски улыбчивый Роберт Уилсон вряд ли плачет на своих спектаклях, хотя мог бы – по той же причине, что и Гендель.
Вот пролог «Мессии» – маленький балет, танец юноши-атлета с лентой; вообще, не стопроцентно беспроигрышный номер; можно и съязвить, мол, художественная гимнастика. Ан нет, нельзя: Уилсон – гений чистой красоты, извлекающий её даже из обезоруживающе наивных художественных решений. А ещё у него – настоящий американец! – есть раскованное чувство юмора, ничуть не диссонирующее с генделевской серьёзностью. Мои личные слёзы счастья навернулись на глаза, когда задиристая девочка-ангел с синей птицей – попугаем-фениксом – изгоняла со сцены жёлтое мохнатое чудище: зло потешно, а добру главное – не робеть. Хотя не факт, что чудище – это зло; оно ещё появится – в дурашливой пого-пляске.
А что это за пританцовывающий вслед за солистом дедушка с соломенной бородой и в чёрном сюртуке истового проповедника? Раздухарившийся Саваоф?
А обезглавленный костюм – отсылка к персоне Иоанна Крестителя?
А семь стволов в невесомости – потому что земным отцом Иисуса был плотник?
Нет проку расшифровывать образы весельчака У; Уилсон – не символист, а сюрреалист,
в арсенале которого горы, моря и тени-гиганты, красная белка и стакан воды, вулканический пар и человек на луне, нарисованные видеопроекцией волны и открытый огонь свечи. В конце концов, земля и небо, вступающие в равно сакральный, и профанно-озорной союз; «Мессия» – литургия и кабаре; волшебный микс.
«Мессия» Генделя написан на либретто Чарльза Дженненса, использовавшего мотивы Евангелий от Луки, Матфея и Иоанна.
В оригинале тексты взяты из Библии, переведённой под покровительством короля Якова I на английский язык, в Зальцбурге была исполнена редакция Моцарта – на немецком, соответственно, языке.
Первый акт включает пророчества о приходе спасителя на Землю, явление ангела пастухам и чудесные деяния Христа, второй – распятие, воскресение, вознесение; но и отвержение Евангелий земными властителями; и триумф Господа. Третий – Судный день, попрание смерти, прославление Христа.
Персонифицированных действующих лиц у Генделя нет, торжественная структура оратории складывается из чередования арий для четырёх солистов (в Зальцбурге это сопрано Елена Цаллагова, меццо-сопрано Вибке Лемкуль, тенор Ричард Крофт и бас Хосе Кока Лоса) и хоровых партий.
Обычно «Мессию» дают в концертном исполнении; не рискну утверждать, что работа Уилсона – единственный спектакль по оратории, но точно редкий случай.
Сам Уилсон определил постановку «сосудом для музыки»: «Закрывая глаза, я слушаю музыку более сосредоточенно. Так могу ли я создать на сцене что-то, что поможет мне слышать Генделя так же, только с открытыми глазами?»
Я бы определил зальцбургскую постановку как опыт театрально-музыкальной живописи; с живой картиной сравнивал «Мессию» и худрук Недели Моцарта Роландо Вильясон.
Это визуальное движение чувствует и дирижёр Марк Минковский, ведущий за собой оркестр «Музыканты Лувра»и легко соединяющий барочную страсть с ясной возрожденческой радостью. Динамике «от Генделя к Моцарту» в чём-то сродни и путь создания спектакля: его премьере – одной из последних больших премьер докарантинного старого мира – сопутствовала побывавшая в Лондоне, Париже, Зальцбурге и Сеуле выставка чёрно-белой графики Уилсона. Из этих – вот три примера – угольных картин родился небесно-синий спектакль.
